Андрей Болсуновский: «Авторитарность – это контролируемый процесс»

Он любит комфорт и Красноярск. Причем абсолютно уверен, что эти понятия прекрасно сочетаются.
Мог бы уехать в Москву, но она совсем его не привлекает, более того, он считает, что половина наших земляков, отправившихся покорять столицу, с удовольствием вернулась бы обратно, не позво­ляет только самолюбие.
«Мне нравится знать, что через 7 минут после выхода из дома я буду на работе, — говорит Андрей Болсуновский. — 2 часа ехать на работу в Москве, 2 часа — с работы, да я бы умер, наверное, в этой пробке».

Банки очень не хотят рисковать своими деньгами

— Как прошёл 2009 г. для банковской системы?

— Мало кто, конечно, это признаёт, но думаю, что всё-таки лучше, чем ожидалось. Помните ситуацию в конце 2008 г. — вообще ничего не было понятно. Страшный кризис, никто не знает, какие будут последствия, но всех они пугают. В итоге народ мобилизовался, стал работать активнее, собраннее, интенсивнее. Стал банально бояться за рабочие места, потому что безработицей нас тоже пугали, как помнишь.

— С 1 января Центробанк грозился отзывать лицензии у тех банков, уставный капитал которых меньше 90 млн руб. Более того, даже было заявлено, что готовы внести в Госдуму законопроект, который повышает требования к уставному капиталу до миллиарда.
С ноября 2008 г. отобрали лицензии у 62 банков. Это всё-таки осоз­нанная политика к укрупнению или действительно банки сами не выдержали?

— Я думаю, что это, конечно, в определённой степени чистка рядов. И остаются на плаву более серьёзные финансовые структуры, которые манёв­ренны, которые могут подстроиться под ситуацию, взвесить свои возможности, диверсифицироваться и т.д. На самом деле я не слышал, что идёт какой-то прессинг банков. Если банки закрываются, значит, не доработали сами, и это только их проблемы.

Очень хорошо, что государство ведёт именно такую политику — смотрит за деятельностью банковских учреждений. У нас в России давно не было серьёзных глобальных проблем с какими-то большими сетевыми банками, а опыт других стран показывает, что может быть всё.
Я не помню, чтобы по банкам, лишенным лицензий, были какие-то разби­рательства судебные, значит, они были лишены правомерно. И соответст­венно, думаю, что государство просто предугадало какие-то проблемы этих банковских структур и таким образом среагировало.

— Сколько банков достаточно для России?

— Я не знаю, сколько достаточно для России, но считаю, что в Красноярске их уже достаточно. Сегодня в плане насыщения города точками продаж банковских услуг и с точки зрения шаговой доступности для клиента у нас проблемы уже нет. Нужно физическому лицу сделать перевод в пяти минутах ходьбы от своего дома даже в любом спальном районе — банковское учреждение есть рядом какое-то.

— Но кредит все равно ведь сложно взять?

— Мы по-прежнему все — это общая политика для банков — трепетно относимся к финансовому состоянию заёмщика, очень банки не хотят рисковать своими деньгами. Предпочитают лучше не выдать кредит, нежели рисковать невозвратом. Думаю, что это правильно.
Если сейчас останавливать людей на улице, спрашивать, то все вам будут говорить, что ужасные требования у банков, что зажрались, такие-сякие... Но вот в части корпоративного бизнеса, кредитовании малого бизнеса — я думаю, чувствуется определённая тенденция к снижению требований к заёмщикам.

— В каком смысле? Они снижаются вообще, год от года, или после зверского ужесточения в кризис?

— Где-то с октября-ноября 2009 г. на самом деле.

— В своё время, я помню, весной прошлого года ставки взлетели до 25-30%. Взять вообще было почти нереально, залог весь не то что в два раза оценивался дешевле, а в пять раз, в семь.

— Банки тоже на что-то должны жить. Сейчас банки кредитуют именно реальный бизнес, который можно посмотреть, вовремя проверить. Филиал «Юниаструм Банка» в Красноярске ранее специализировался на работе с физическими лицами, у нас была первая ипотека, большой ипотечный порт­фель.

Сейчас мы приглашаем на обслуживание корпоративных клиентов, малый бизнес, вот такова политика сегодня. Сейчас банки более лояльно под­ходят к оценке заложенного имущества, хотя, в принципе, беззалоговых кредитов у нас не существует.

— У тебя ощущения реально по поводу кризиса какие? Прошли мы дно? Скоро ли выйдем? Есть ли угрозы впереди опять большие или нет?

— Знаете, в нашей стране ведь всё может быть, сами понимаете. Никакой эйфории по поводу того, что всё закончилось, я не испытываю. Просто появилась какая-то определённая стабильность и немножко прогнози­руемость.

— Ещё одна новация в банковской сфере. По требованию власти банки теперь должны раскрывать информацию о владельцах на сайте Центробанка или на своих сайтах (см. подробнее «Кто владеет красноярскими банками?»). В курсе вы?

— Да.

— 113 банков уже опубликовали данные на сайте Центробанка. А как это будет делать «Юниаструм Банк»?

— Я не хочу говорить по этому поводу. Потому что понятия не имею. Я не вижу в этом ничего страшного. Если государство решило эту информацию сделать доступной для всех, значит, в этом что-то есть.

— А как Андрей Болсуновский относится к понятию банковской тайны? Где границы этого понятия? Все эти знаменитые мифы и легенды Швейцарии: банковская тайна — это священнее клятвы Гиппократа для врачей; клиент — это святое, кто бы он ни был; положил — всё, никому ни слова.
Сейчас, особенно после терактов в Америке, понемножку раз­мывается это понятие банковской тайны, и граница всё дальше отодвигается. Даже уже в Швейцарии многие говорят, что готовы открывать информацию.

— На самом деле, Андрей Болсуновский — очень законопослушный товарищ. У нас есть закон о банковской деятельности…

— Нет, не надо мне цитировать сейчас закон. Мне скорее интересно мнение твое — где должен быть порог тайны. Где разумно тайну сохранять, а где можно её требовать открывать?

— Банки контролируются по большому счёту государством сегодня. Уже нет такой практики, чтобы банк мог отказать государственному органу только потому, что считает запрос неправомочным. Это себя уже практически само изжило. Да и госорганы не запрашивают того, что не нужно. Есть такой волшебный 115 закон — по борьбе с отмыванием средств.

— Сделки свыше 20 тыс. долларов...

— Да, сейчас — 600 тыс. руб. Эти сделки подлежат обязательному контролю. Обязанность возложена на банки. Банки с этой обязанностью справляются и достаточно неплохо.

— Клиентов это не напрягает?

— Так работает не один банк, так работают все банки. Это система. У клиента нет выбора. Хочет он получить банковскую услугу, значит, он должен понимать, что то-то и то-то станет известно. И страшного в этом ничего нет. Я думаю, что клиенты — они в определённой степени перестраховываются, сами себя боятся. Потому что то, что они пытаются скрыть, тем, кому нужно, уже давно известно.

Любое зло должно быть наказано

— В справочке, подготовленной на тебя, обратил внимание, что о себе ты заявляешь, как о человеке вредном, целеустремлённом и упрямом.

— Ну… Есть немножечко… Это повыдрали отовсюду?

— Конечно. В разных местах, где давал интервью, где есть авто­биографические справки. Что значит — вредный?

— Немножко есть. Потому что это свойство, наверное, характера какое-то... Иногда у меня бывают поступки, за которые мне бывает, ну, не то чтобы стыдно, но как-то неудобно перед самим собой. Я практически не могу простить какой-то незаслуженной обиды. Отомщу и только тогда, наверное, забуду. Хотя, понимаю, что это просто из вредности. Не то, чтобы я там переживал эмоционально, я просто понимаю, что безна­казанности быть не должно.

— Это что-то такое... не совсем злопамятность…

— Нет, это даже не злопамятность, потому что зла никакого не держу. Это какое-то такое свойство характера.

— Отдача.

— Да. У меня есть такой жизненный принцип, что любое зло должно нака­зываться.

— А как же с этими щёками?

— Со щёками... Подставить другую? Нет, пожалуй, это не я.

— Зло должно быть наказано.

— Однозначно. Потому что безнаказанность — это порок. Если этим пороком будет страдать большая часть общества, если это будет культи­вироваться в большей части общества, что будет потом? Анархия, по большому счёту.

— В общении на работе, в семье, с близкими, с друзьями ты скорее демократичный, либе­ральный человек или нет?
«Зло должно быть наказано» — чаще всего это тезис авторитарных людей.

— Наверное, так оно и есть. На самом деле я пытаюсь этот процесс контролировать. Сам по отношению к себе. Я считаю, что на меня обижаться особо не за что. У меня есть определённый круг людей, которые мне спокойно говорят, где я не прав. Несколько раз на одни и те же грабли я не наступаю. Авторитарность — это контролируемый процесс.

— В каком-то смысле авторитарность — это часть лидерства?

— Может быть. Можно решать вопросы с применением минимального количества авторитарности. Если не хочешь к какому-то вопросу возв­ращаться достаточно часто, особенно в воспитательных целях — это касается опаздывающих сотрудников или, может быть, непослушания детей. Я реально понимаю, что лучше скажу таким тоном, чтобы у человека отложилось в голове, в конце концов. И заставлю сделать вот так, хотя, может, это и не совсем правильно.

— Должен быть порядок?

— Должен быть порядок везде. Без этого на самом деле сложно. Поэтому насчёт авторитарности готов признать, да, наверное. Я уточню обязательно у окружающих — считают ли меня авторитарным. Не могу назвать свою авторитарность деспотизмом каким-то. Я считаю, что это гораздо мягче.

— Вот ты сейчас сказал, что есть несколько людей, к которым обязательно прислушиваешься, они могут любые замечания делать. Это сколько? Очень узкий круг? Самые близкие друзья?

— Несколько друзей, родственники. Последний раз меня ребёнок воспитывал. Буквально 3-4 дня тому назад.

— А сколько ребёнку?

— Дочери 17 лет.

— Уже можно позволять воспитывать.

— Ты знаешь, по-моему, увлеклась. В следующий раз, пожалуй…

— В следующий раз поставишь на место?

— Да.

— А по какому поводу воспитывала?

— Сложно найти общий язык с нынешней молодёжью.

— Конечно. Это вечное. Что значит — с нынешней? Во все века людям было сложно.

— Не знаю. Со мной, наверное, было очень просто. На самом деле я считаю, что если папа сказал вот таким тоном, что суслик — это птичка, значит, суслик — это птичка, всё, не надо ничего обсуждать, не надо со мной пререкаться.

— И никакой тут авторитарности…

— Это применяется достаточно редко. А раз редко, значит это уже неформат, это нестандартно. Значит, надо не зубоскалить и не пытаться бунтовать.

— А с другой стороны, это же возраст действительно трудный. И если хорошо вспомнишь себя в этом возрасте…

— Это ужасно было. Я помню.

— Когда себя вспоминаешь, то понятно, что лучше родителям всё-таки быть терпимыми.

— Родителям нужно понимать, что у них уже взрослые дети. Родители ещё, видите ли, себя считают молодыми и никак не могут понять, почему у них такие взрослые дети.

Надо сильно голодать, чтобы жарить себе яичницу

— Вот ещё вопрос. На банковской карте Красноярска «Юниаструм Банк» не самый заметный, а вот среди персоналий — людей из банков — Болсуновский явно непропорционально заметней. Это почему?
Я, например, встречал чаще интервью с тобой, чем со многими другими банкирами, какие-то твои комментарии. Это сознательное использование некоего PR-инструмента и получение паблисити или, может быть, ты больше открыт и легче идёшь на контакт?

— Как представитель СМИ можешь себя спросить об этом. Я ничего для этого на самом деле не делаю. Если кому-то интересно пообщаться со мной, нравится задавать мне какие-то вопросы или куда-то приглашать — не я это решаю. Это точно не часть какой-то программы с моей стороны.

— А в чём причина, как ты думаешь, почему к тебе чаще обращаются? Если так, без кокетства. Ну, это же реально так.

— Я не знаю. Я нормально вообще со всеми общаюсь. Если человек к тебе обращается, если ты ему можешь помочь, что-то можешь сделать — это необходимо сделать. Я даже не знаю, откуда это началось. Думаю, началось достаточно рано, ещё до «Юниаструм Банка», наверное, потому что я занимался фармацевтическим бизнесом несколько лет и уходил из банковской сферы.

— Да, я в анкете читал. На 5 лет уходил, да?

— Да. Скучно потом стало.

— А кончился тот бизнес?

— Нет, он до сих пор телепается потихонечку. Сам понимаешь, как работает бизнес, которым не занимаешься. Он вроде как живёт, но поскольку времени этому не уделяешь... Наёмные менеджеры, знаешь ли...

— Не могут работать так же заинтересованно в результатах, как это делает владелец?

— Да.

— Слышал, что ты заявляешь о себе как о патриоте Красноярска, который не собирается уезжать.

— Да. Это уже однозначно я для себя решил.

— Когда?

— На самом деле, до «Юниаструм Банка» у меня был именно такой период, когда я собирался. Все друзья уехали. Из Красноярска же вообще идёт отток мозгов почему-то. Все в Москву, в Москву...

— Как почему? Понятно почему.

— Вот скажи мне, почему? Я не понимаю.

— Всего три вещи. Первое — там просто концентрация бабок и легче их соответственно заработать. Второе — там концентрация всего остального — театров, достижений всяких культурных и т.д.
И третье — это просто статусная вещь — если уехал в Москву, ты как бы больше поводов имеешь себя уважать. Вот, мне кажется, только из-за этого и едут.

— Я считаю, что такого конкретного успеха в Москве добилось, ну, 10-15% людей, даже из тех, которые в Красноярске что-то из себя представляли.

— Там и затеряться легче.

— Встречаюсь периодически с уехавшими. Ещё 5 лет назад мне говорили — и что ты там сидишь вообще, сколько можно сидеть в этом Красноярске? Теперь, мне кажется, что если весь этот напускной лоск содрать, напомнить, что 2 часа ехали на работу, 2 часа — с работы... Я бы умер, наверное, в этой пробке. На самом деле, я думаю, что среди них количество желающих вернуться 50%, не меньше. Не позволяет только самолюбие.

У меня было единственное такое сиюминутное желание, предложение было московское, и в то же время появился «Юниаструм Банк». Я думаю — ладно, посижу, открою, а дальше разберёмся. Я очень рад, что тогда не схватился, не свалил. Ехать чисто за работой? Я её и в Красноярске найти могу. Вот я сейчас это понимаю. Тогда, видимо, не понимал. Тогда я её почему-то тут и не искал.

— А чем же здесь так хорошо, объясни?

— Мне здесь комфортно.

— Чем?

— Всем. Комфорт какой-то бытовой я очень сильно люблю.

— Сибарит такой?

— Ну, есть немножечко. Я не согласен, что это плохое качество. Понимаешь, мне нравится знать, что через 7 минут после выхода из дома я буду на работе. Пешком. Это раз. Второе — если я выглянул из окна на улицу Ленина и увидел, что там пробка, я тоже пойду пешком и не поеду на машине туда, куда мне нужно. Представляешь, сколько нервных клеток я сэкономил уже?

По сравнению с теми москвичами, которые вышли с работы в 7 часов вечера, встали в пробку и до 10 часов ехали домой, в лучшем случае, для того, чтобы потом в 7 утра выйти из дома, да ещё и опоздать на работу. Это что за жизнь? Какие театры? Сходи в Москве в театр к 7 часам после работы.

В Красноярске у меня нет такой проблемы, и это на самом деле важно. Я не понимаю эти ужасные расстояния. Они меня стали что-то сильно напрягать. Я гораздо себя чувствую спокойнее в метро в Москве. После того, как я два раза опоздал на самолёт, у меня пропали последние комплексы по поводу метро. Пусть меня там давят, душат, но я точно знаю, через сколько минут буду на месте.

— Хоть комфорт люблю, но лучше с гарантией…

— Да, лучше с гарантией. А здесь… Мне очень нравится Красноярск. Мне очень нравятся сибиряки. Я их чувствую. У меня здесь деревня, дача, всё очень нравится, я не хочу ничего больше и никуда не поеду. Ну, хотя… Вот что у них есть — они могут в пятницу вечером улететь в Европу, провести там уик-энд, и на работу приехать.

— От нас все далеко очень.

— Да, от нас далеко. Вот это единственный минус Красноярска.

— А комары летом?

— У меня нет комаров. Я терпеть их не могу. Я два раза строил дома — в смысле, дачи… Теперь хочу домик в деревне. Именно в деревне. Я пожил в коттеджном посёлке — всё, больше не хочу.

— Серьёзно? Так у нас на самом-то деле нет полноценных коттеджных посёлков.

— А разница в чём? У меня был дом в Солонцах. В чём разница, можно узнать, между квартирой на Мира и вот этим вот Новалэндом? Мне это не очень понятно. Я съездил туда, посмотрел. Когда я понял, что поле между соседями — 60 см, извините меня, и участки небольшие, и все всех видят.

— Всё клёво, всё красиво, здорово, но, если уж живёшь на земле, ты должен иметь возможность в воскресенье в обед выйти, потянуться, по травке?

— Да. Я очень захотел в деревню. Буквально до того дошло, что я сейчас взял в деревне участок, в деревне у меня родители живут.
Кстати о комарах. Из-за комаров я до такой степени подбирал себе участок, когда собирался строить дом, чтобы там не было комаров, что меня чёрт занёс в Солонцы на гору. Там нет комаров. Не было ни одного, сколько я там жил. И деревню себе я тоже нашёл такую, когда перевозил родителей. Тоже вычислил (это было лето), просто тупо узнал, что там нет никакого водоёма.

— Специальный пункт такой, ты его обязательно выясняешь?

— Да. Я их терпеть не могу.

— Я их тоже ненавижу.

— И хрен бы с ними, пусть бы они меня грызли, но то, что они звенят под ухом — для меня это всё. То есть, если у меня оказался в квартире комар…

— Пока он не умрёт, я не усну.

— Да. Это нереально просто.

— Я так понимаю, что никакой рыбалкой, значит, ты не увлекаешься?

— Однозначно. Ни рыбалкой, ни охотой, ни поездками в палатку на Шира — это нет. Это не для меня, это сильно круто. Хотя, на Шира, вроде как, с комарами хорошо.

— Развращённый цивилизацией и комфортом человек?

— Я любящий себя человек. Человек живёт один раз. Зачем испытывать дискомфорт там, где можно его избежать?

— Ты становишься ленивее сейчас? Замечаешь по себе или нет?

— Да. И причём, опять же, на бытовом каком-то уровне. В части работы — нет. А на бытовом уровне — либо с возрастом, либо с каким-то статусом, грубо говоря. Я даже обслуживать себя не умею. У меня домработница уже 15 лет. Для меня — погладить рубашку…

— А яичницу пожарить?

— Могу. Могу, но зачем?

— Это же здорово — самому себе пожарить яичницу. Нет? Или это слишком примитивная еда для тебя?

— Надо слишком голодать для того, чтобы самому это сделать. Я могу пожарить себе яичницу, вообще без проблем. Это, может, происходит раз в год, потому что я и к яйцам спокойно отношусь. Могу сварить себе при необходимости какие-то пельмени. Но зачем я это буду делать, если, идя с работы, прохожу мимо трёх кафе — одно из них «Мама Рома», двух магазинов... Для чего? Чтобы потом дома на всю квартиру пахло жареными яйцами, потом ещё что-нибудь или сгорело, или телефон зазвенел. Вот если бы у меня была масса времени…

— Напоследок несколько вопросов. Что для Андрея Болсуновского деньги?

— Средства к существованию. Достаточно, причём, комфортного. Их у меня никогда, кстати, нет. Вот есть люди, у которых никогда денег не бывает в тех количествах, которые им нужны.

— Я очень много людей подскажу тебе.

— Вот понимаешь, люди там что-то складывают, умеют копить. Я могу поставить перед собой цель и купить что-то, могу напрячься, что-то построить. Но чтобы у меня лежали деньги, с которыми я не знаю, что сделать, или на какой-то там чёрный день, я тебя умоляю…
Я считаю, что деньги существуют для того, чтобы их тратили, чтобы они доставляли людям какое-то определённое удовольствие в жизни и всё.

— А что для Андрея Болсуновского любовь?

— Ты знаешь.. Смотря какую её рассматривать. Это точно не безрассудное чувство…

— Так мне и интересно — что?

— Слушай, я, наверное, уже забыл, что это такое во всех смыслах.

— Напоследок хотел спросить, что для тебя Красноярск, но мы уже достаточно плотно с тобой об этом поговорили.

— Да. Это город, в котором я себя чувствую удобно, комфортно и хорошо, и отсюда никуда не собираюсь отправляться. По крайней мере, на постоянное место жительства.

Владимир ПЕРЕКОТИЙ
ДЕЛА.ru